Выплывают, кружатся и исчезают в памяти: Вася Григорьев, Чехов, записывающий «Каштанку» в свою записную книжку, мать Каштанки — Леберка, увеличившая в год моего поступления в театр пятью щенками собачье население Тамбова, — несуразная Леберка, всех пород сразу, один из потомков которой, увековеченный Чеховым, стал артистом и
на арене цирка и на сценах ярмарочных и уездных театров.
Неточные совпадения
Все это место похоже
на арену какого-нибудь
цирка: земля так же рыхла, вспаханная лошадиными копытами.
И хорошо, что я промолчал о
цирке: в уставе параграф, воспрещающий быть членом общества лицам, выступавшим за вознаграждение
на аренах.
Гимнастические классы тогда у нас были по вторникам, четвергам и субботам от восьми до десяти вечера. В числе помощников Постникова и Тарасова был великолепный молодой гимнаст П.И. Постников, впоследствии известный хирург. В числе учеников находились два брата Дуровы, Анатолий и Владимир. Уж отсюда они пошли в
цирк и стали входить в славу с первых дней появления
на арене.
В
цирке бывшего Никитина,
на приятно пахнущей навозом коричневой жирной
арене мертвенно-бледный клоун Бом говорил распухшему в клетчатой водянке Биму...
Сидя в
цирке, она закрывала глаза, когда
на арену выходили артисты.
В этот первый период болезни управление
цирка могло еще
на него рассчитывать. Представления не успевали еще утрачивать над ним своего действия. Выходя из уборной в трико с бабочками, в рыжем парике, набеленный и нарумяненный, с перпендикулярно наведенными бровями, он, видимо, еще бодрился, присоединяясь к товарищам и приготовляясь к выходу
на арену.
Ливрейный персонал
цирка не успел вытянуться, по обыкновению, в два ряда, как уже со стороны конюшен послышался пронзительный писк и хохот, и целая ватага клоунов, кувыркаясь, падая
на руки и взлетая
на воздух, выбежала
на арену.
По
цирку прокатился смех, и затрещали аплодисменты. Два клоуна с белыми лицами, вымазанными черной и малиновой краской, выбежали с
арены в коридор. Они точно позабыли
на своих лицах широкие, бессмысленные улыбки, но их груди после утомительных сальто-мортале дышали глубоко и быстро. Их вызвали и заставили еще что-то сделать, потом еще раз и еще, и только когда музыка заиграла вальс и публика утихла, они ушли в уборную, оба потные, как-то сразу опустившиеся, разбитые усталостью.
Каждый раз, когда Гарван делал новый толчок, оба борца с напряжением кряхтели и с усилием, огромными вздохами, переводили дыхание. Большие, тяжелые, со страшными, выпучившимися мускулами голых рук и точно застывшие
на полу
арены в причудливых позах, они напоминали при неверном полусвете, разлитом в пустом
цирке, двух чудовищных крабов, оплетших друг друга клешнями.
Послышался тревожный стук капельмейстерской палочки, и первые такты марша понеслись по
цирку веселыми, возбуждающими, медными звуками. Кто-то быстро распахнул занавес, кто-то хлопнул Арбузова по плечу и отрывисто скомандовал ему: «Allez!» Плечо о плечо, ступая с тяжелой, самоуверенной грацией, по-прежнему не глядя друг
на друга, борцы пошли между двух рядов выстроившихся артистов и, дойдя до средины
арены, разошлись в разные стороны.
В
цирке уже отошло дневное представление. Так как свет проникал
на арену только через стеклянное, заваленное снегом окно в куполе, то в полумраке
цирк казался огромным, пустым и холодным сараем.
Мы — шуты, мы должны смешить сытую публику!»
На арене он фальшиво и претенциозно пел старые куплеты, или декламировал стихи своего сочинения, или продергивал думу и канализацию, что, в общем, производило
на публику, привлеченную в
цирк бесшабашной рекламой, впечатление напыщенного, скучного и неуместного кривлянья.